Дмитрий Виконтов - Родиться в Вифлееме [СИ]

Тяжело поднявшись, юноша посмотрел на здание, затем на Стефана.

— Да, надо идти, — чужим, безжизненным голосом ответил он.

Джеймс не помнил, как добрался до космолета, как поднял его с поверхности планеты, как вел к прыжковым воротам. Он видел только погруженный во мрак коридор, по которому прыгали пятна света, освещая заледеневшие, раздувшиеся тела, и среди всего этого кошмара — маленькая девочка с судорожно протянутой рукой вверх, где она напрасно надеялась найти последний глоток воздуха. И свет их фонарей, заставляющий играть злыми искрами ледяную корку на ее широко раскрытых, отчаявшихся глазах.

Глава 3. Хрупкие грани

…следующие несколько дней после возвращения из колонии я провел у себя. Спал, заказывал еду в каюту, думал, просто сидел в одиночестве. Меня никто не тревожил — капитан и Стефан, наверняка, понимали, что мне лучше сейчас быть наедине; серигуанин о себе не напоминал.

Два часа назад мы совершили последний прыжок — в одни из резервных ворот системы Марита: задержка у колонии не позволила лайнеру вовремя прибыть для прыжка к главным воротам. Теперь лайнер летел в обычном пространстве к планете, чтобы высадить там пассажиров и сдать груз. Капитан Берг пригласил меня зайти к нему, перед выходом лайнера на орбиту — теперь, пожалуй, я могу повидаться с другими, и поговорить.

Хотя, не знаю, что тут можно сказать. Не знаю, что меня больше волнует: то, что пришлось увидеть в центральном комплексе — или то, что я своими руками убил человека. И плевать, что мне сказал Стефан! Я боялся заснуть, боялся снова во сне увидеть тот жуткий коридор… или как сломанной куклой падает на спину невысокая фигура.

К счастью, ни того, ни другого не случилось. Этот чертов полет на Л-434 вымотал до изнеможения, — и, как я не крепился, заснуть все же пришлось. Что-то мне снилось, но ничего из этого я не запомнил. Как и в последующие дни, когда воспоминания чуть поблекли, отступили; сон успокаивал, возвращал силы.

Но, даже смиряясь со случившимся, я все равно задаюсь вопросом: кто же был тот несчастный инженер? Что случилось с ним, когда взорвался реграв, когда к звездам поднялся столб огня, испепеляя постройки, людей, оборудования, оставляя за собой только огромную — по словам капитана Громова — воронку? Смог ли он пробраться в центральный комплекс, нашел ли он там погибших? Были ли среди них его родственники, семья, друзья?

Я пытаюсь представить себе, как эти долгие часы, пока наши космолеты не опустились на поверхность планеты, он блуждал во мраке. Молился, надеялся, искал… Или просто стоял на краю воронки с тем самым страшным, пустым, бессмысленным взглядом?

Я пытаюсь представить себя на его месте. Смог бы я удержаться, сохранить разум, ожидая неминуемой смерти? Не превратился бы в такое… существо?

У меня нет ответов. Нужны ли они мне? Мне не легче от того, что стрелял в безумца, не легче, что защищался…

Я шел в Академию, подавал заявление на прохождение военной подготовки, чтобы убивать тэш’ша, сражаться на фронте за Конфедерацию, за родителей…

А первый, кого я убил, оказался человек.

И теперь мне придется научиться жить с этим — потому что забыть не получится.

И я даже не знаю — должен ли стараться забыть…

Подождав, пока дверь в каюту капитана полностью откроется, Джеймс переступил порог.

— Сэр?

— Я уже боялся, что ты не придешь, — произнес капитан лайнера, сочувственно разглядывая покрасневшие глаза и темные мешки под глазами юноши. — Кофе, чай?

— Чай, если можно, — тихо ответил Джеймс, усаживаясь в кресле напротив Пилигрима. Серигуанин выглядел как обычно, но юноша заметил беспокойное движения кистей рук — и решил, что Пилигрим тоже взволнован.

Крепкий, вяжущий темно-коричневого цвета напиток обжигал горло, но после первого же глотка Джеймс ощутил, как по телу разливается благословленная теплота.

— Это церерианский чай. Не знаю, на чем они там его выращивают, но он здорово успокаивает нервы, и прочищает мозги, — пояснил Дитрих.

— Благодарю, сэр, — кивнул Джеймс. — Правда, я уже пришел в себя… но, действительно, прекрасный напиток.

Сидящий рядом Стефан улыбнулся.

— Джеймс, не вешай носа, — голос был веселым, но изучающий взгляд цепко ощупывал лицо юноши. — Можешь считать это своим боевым крещением. Ты бы предпочел, чтобы все случилось по-другому… но мы далеко не всегда имеем такую роскошь, как выбор. Особенно, между плохим и хорошим. Как правило, в лучшем случае приходится иметь дело с плохим и очень плохим.

— А в худшем?

— А в худшем, у нас вообще не остается выбора.

Стефан оглянулся кругом и обратился к Бергу, игнорируя задумавшегося Джеймса:

— Я так понимаю, мы в систему вошли через резервные ворота?

— Да, — подтвердил Берг. — Вскоре будем на геостационарной орбите.

И, словно вспомнив о чем-то, посмотрел на Джеймса с Пилигримом.

— Я подал рапорт о происшедшем на Л-434. Он будет занесен в ваше личное дело и, — тут он усмехнулся, — несомненно, произведет благоприятное впечатление внизу. Да, кстати, вы знаете, что о Л-434 сообщено по всей Конфедерации? И названы имена тех, кто обследовал зону разрушения.

— Сэр, можно спросить? — юноша осторожно поставил пустую чашку на стол, пропуская мимо ушей последние слова.

— Да?

— Вы воевали с тэш’ша?

— Воевал. Десять лет в действующих войсках сектора Фурсан, а затем, вплоть до отставки, служил на одной из планет зоны конфликта. А что тебя интересует?

— Какие они на самом деле?

Берг и Стефан переглянулись. Затем Стефан с кривой ухмылкой пожал плечами, а капитан задумчиво взглянул на юношу:

— А вам что рассказывали об Империи? Я, в общем-то, нашу пропаганду мимо ушей пропускаю…

Джеймс от души чертыхнулся про себя: и кто его за язык тянул?

— Ну, они млекопитающие, двуполые, генетически близки нам, — к счастью, экзамены по ксенобиологии и ксеносоциологии входили в число выпускных, так что кое-что Джеймс еще помнил. — Средний рост примерно два метра, массивная фигура и физически очень сильны. У расы тэш’ша выделяют две ветви: основная разница между ними — в наличие или отсутствии узора на шерсти. Очень немного известно об их обществе и все сведения крайне противоречивы. Считается, у тэш’ша отсутствует какой-либо эквивалент денег в нашем понимании; нет прессы, кроме информационных сводок в глобальной сети; нет политических партий, нет четко выраженных судебных и законодательных органов. Предположительно, все общественные и межличностные отношения регулируются религиозными нормами и негласными морально-этическими установками. У тэш’ша только одна религия, без каких-либо конфликтующих течений, как это было в христианстве до Объединительной унии. Структура их общества до сих пор вызывает множество вопросов. На первый взгляд — это абсолютная монархия с элементами феодализма и теократии, но считается, что это просто невозможное сочетание в наше время.

Берг и Громов переглянулись.

— Полагаю, экзамены свои ты сдал без проблем, — насмешливо заметил Берг. — А вам рассказывали про превосходство «котов» в технологиях? Про то, что они поголовно эмпаты? Про то, что в Империи боевую подготовку получают все, включая женщин? Про то, что наши конструкторы не смогли создать что-то равное их тяжелому перехватчику — при том, что Империя так и не перешла к доктрине массового использования в бою космолетов? Про то, что — по, правда, неполным данным разведки — Империя ведет одновременно войну на два фронта с целой кучей рас, и мы на их фоне смотримся не самым страшным врагом?

— Рассказывали, сэр, — сдержанно сказал Джеймс. — Факультативно.

— «Факультативно», — с непонятным выражением хмыкнул капитан. — Джеймс, несмотря на эту седину, — он небрежно дотронулся до собственной шевелюры, — я не так уж и стар, но повидал достаточно, чтобы научиться разбираться в людях. И я очень много видел людей, чьих близких забрала война с «котами», которые думали только о мести, — Берг мельком посмотрел на окаменевшее лицо юноши, — и видел, чем они заканчивали. И если ты не найдешь в себе сил идти в битву со спокойным сердцем, без ненависти, то рано или поздно и тебя ждет такой же конец: три залпа и символический гроб к ближайшей звезде.

Побагровевший юноша стиснул зубы, давя вскипающую в глубине души ярость.

— Для вас, капитан, этот так важно? — с непонятной иронией поинтересовался поигрывающий соломинкой Стефан. — Недостатки официальной пропаганды?

— Я не слушаю пропаганду, — буркнул Дитрих, искоса поглядывая на собеседника. — Мне хватает того, что я вижу собственными глазами. У меня оказалось достаточно времени, чтобы подумать… над многим.